этим, первым, хочется дать совет и держать за кисти до крышки гроба.
те, вторые, - шваль, поэтический контингент

достающийся только
богу.

---

Есть девушки, на которых ты смотришь, и на уме сразу колыбель и очаг. У таких полный комплект при себе, такие вырастают хорошими хозяйками, матерями и супругами. Мечты о собственном гнёздышке, тёплые руки, пышные пироги и клеймо “не трожь, я ему принадлежу, единственному”. Качай их да балуй, целуй и рядом что б, до крышки гроба. А есть такие, что отрежь, да выбрось, встреть, переболи, и забудь как страшный сон. Таким бы ночь простоять да день продержаться, а там как получится.
Может в какой-то из вариаций этой нелепой Вселенной Элиса и принадлежала бы к первым, шила бы на заказ платья, и каждую соломинку, каждую монетку несла бы в дом. Пила бы по вечерам чай из тонкого фарфора, кутала ноги в плед и к полночи уже видела бы цветные сны…
Но не сложилось.
Ей даже немножко нравится то, что она делает. Во всяком случае, быть принцессой-зайкой веселее, чем работать в забегаловке, жить на гроши, и умереть нежеланной, нелюбимой, в забрызганном маслом фартуке. Элиса воспринимает свою работу как игру. Кошки-мышки, обретшие несколько иной смысл и форму, если угодно. Одна из форм любви, но любви в какой-то степени платонической.

Если некому тебя любить, значит нужно любить себя. Всё верно: Элису никто не любит в проекции предстоящей вечности, а любовь на один вечер она классифицирует несколько иначе, поэтому она себя любит. Ей нравится подходить к зеркалу и видеть в нём нагую цветущую красоту молодой женщины, уже не птенца, но ещё и не квохчи-наседки. Ей нравится крутой изгиб бедра, прямая спина, узкие плечи и подтянутая грудь: такой её создали Покровители, не хрупкой, не тяжелокостной, но грациозным лесным зверем.
Ей нравятся сильные руки с цепкими пальцами; такие руки не боятся работы, и они же не боятся ласки. В “Королеве” её заставляют опиливать ногти в форму миндальных орешков, красить их, но будь её воля, то держала бы их короткими. Такой быть удобнее.
Ей нравится лицо, живое и подвижное: полу-опущенные веки, взгляд зелёных глаз из-под ресниц, вздёрнутый нос и чувственный контур рта. Однажды ей сказали, что её взгляд это квинтэссенция похоти и желания; она не стала спорить.
Ей нравятся крупные завитки медовых волос, падающих на лицо. Она не позволяет отращивать себе волосы длиннее, чем по плечи, но эта причёска - неотъемлемая часть её.

---

Когда “Полуночную Королеву” называют борделем, хозяйка морщится, и отсылает за охраной; когда Элису зовут шлюхой, она пожимает плечами. Ей всё равно; она не спит за деньги и не торгует своим телом. Свою работу она воспринимает как нечто среднее, между официанткой и прислугой богатеньких толстосумов, но в экстравагантном костюме. Разве что, иногда она не только носит напитки и крутит попкой, но и раздевается перед ними.
Ей нечего скрывать. В наготе, как в прекраснейшем из платьев, она закрывает глаза, и отдаётся томной музыке. Она позволяет этому чувству, древнему, как сама жизнь, заполнить каждую клеточку. Она позволяет пробудиться животным инстинктам.

Она пробуждает животные инстинкты в них.
Пока они в восторге - они платят. Пока они платят - она на плаву.

Но только посмей тронуть её пальцем, милый.

---

Отношения с Судьбой у неё как-то не заладились. Уж чего не поделили - чёрт его - но на каждый подзатыльник Элиса скалится, огрызается, когти выпускает. И ты не можешь винить. Да и не её это вина.
Она с самого детства сама по себе. Ребёнок без родительской заботы это растение без солнечного света; она же и вовсе сорная трава. Элли может и хотела бы просить внимания, да у кого? Едва ли отец, работавший в шахтах Бурдатоса, хотел в редкие выходные играть в куклы и читать книжки. Она запомнила единственного родителя угрюмым, нелюдимым и уставшим; счастье, если он вообще помнил о существовании дочери.
Её воспитывали кто придётся: неприветливые учителя в маленькой провинциальной школе, добросердечные мамы-наседки случайных подружек, а то и далёкая тётка по матери, у которой самой семеро по лавкам, да каждому червячка неси в клювик. Она ловила случайные крохи тепла, которые перепадали редко, и старалась быть благодарной. Ей вдалбливали, что она обязана быть благодарной.
Её мама умерла рано, едва Элисе стукнуло лет пять. Бурдатос - не самый лучший город, особенно для слабых здоровьем. Так бывает в жизни.
Единственное, что осталось в памяти - её тихий голос и длинная прядь волос, щекочущая щёчку. И затаённая обида в уже большом сердце маленького ребёнка, запрятанная в самую дальнюю коробку.

Когда Элиса уехала из Бурдатоса ей казалось, что отец и не заметил её отсутствия. Едва добравшись до столицы Запада, она отправила телеграмму; ответа, естественно, не последовало. Элиса на него и не надеялась. Когда ты стучишься в закрытые двери, то привыкаешь к тишине.

---